Люди, которые читают книги, всегда будут
управлять теми, кто смотрит телевизор.
© Ф.Жанлис
В моей жизни было множество учителей. Как и у многих, первые появились ещё в детском саду и именно они научили меня верить в чудеса нашего мира и в то, что добро всегда побеждает зло. Герр Якоб и герр Вильгельм Гримм, месье Перро, синьор Родари и манеер Андерсен – все они упорно не давали заснуть во время тихого часа.
Перед первым классом меня долго мучил товарищ Носов со своим, как мне тогда казалось, толмутообразным фолиантом с «двумя незнайками». Каково же было моё огорчение, когда выяснилось, что юный непоседа в огромной синей шляпе ещё и на Луне успел побывать!
Время шло дальше, и учителя тоже менялись - места сказочников заняли преподаватели-рассказчики. Осеева, Белых, Дуров, Кассиль и Твен помогали расти, показывая прелести каждого периода отрочества; Свифт, Рыбаков, Дефо, Булычёв и Верн готовили к далёким приключениям, предупреждая, что неожиданные повороты судьбы могут завести как на необитаемый остров, так и в далёкие глубины космоса; Блайтон, Алексин и Коваль учили, что опасность может подстерегать на каждом шагу и что загадка есть во всём.
Но потом наступило время серьёзных уроков. Первыми зашли в класс Толстой и Горький, рассказывая о трёхступенчатом становлении настоящей личности. Выходя, они недвояко намекнули на недолгое расставание и были правы(но об этом позже). Их сменили Пушкин, Гоголь и Лермонтов, заставив чуть расслабиться и с романтическим уклоном реалистично окунуться в мир XIX века. На переменах в то время смешили меня Крылов и Салтыков-Щедрин, рассказывая презабавнейшие истории о недалёких животных, подмигивая и намекая, что и наш брат от оных отошёл недалеко. О, как я глуп и наивен был, не желая внять намёкам сиих наставников, не воспринимаемых мною тогда всерьёз!
Время отдыха закончилось, и к учительскому столу подошёл Критический Реализм. Достоевский велел задуматься, что же представляет собственно наша жизнь в сравнении с остальными; вернулся Толстой, но он больше не желал делиться детскими воспоминаниями, а нравоучительно заставлял зубрить важные даты исторических событий и знакомить с личностями, повернувшими ход истории – на помощь ему пришли Герцен и Карамзин. Едва успев выдохнуть от объёма полученных знаний об истории государства Российского, обратиться мне пришлось к западным педагогам: сэр Голсуорси и герр Манн ничуть не уступали Толстому, даже, кажется, соперничая с ним, наперебой разменивали очередную тысячу страниц.
Говорят, что ни один учитель не может научить плохому, но с этим активно спорили Деревянко, навязывая бандитские взгляды рэкетиров девяностых, Бегбедер, разрушавший сложившиеся моральные нормы и намекавший на продажность абсолютно всего в нашем мире, и Пелевин, рассказывавший о привлекательности изменения сознания в социуме при помощи психоактивных веществ, - все они пытались подражать старшим коллегам, Замятину, Оруэллу и Брэдбери, ставшим для них негласными кумирами. Но всё же их выгнали из школы жизни классические педагоги, настаивавшие на традиционных методах обучения.
Теперь, на смену Салтыкову-Щедрину и Крылову, пришли с целью развлечения меня как ученика Толкин, Клайв, а позже и Роулинг. Создаваемые ими миры были заманчивыми, столь близкими и одновременно непостижимыми. Практически в то же время с ними вошли в класс читательского кругозора многие другие преподаватели, бесчисленное количество раз сменяя друг друга…
Конечно же в своей жизни я так ни разу и не встретил ни одного из этих учителей лично, но каждый из них внёс свою лепту в становление сознания крепнущего ума. А помогали мне познать творчество педагогов метафорических учителя настоящие: родители, школьные педагоги, преподаватели вуза, коллеги, знакомые и даже уже мои ученики. Труд каждого из них стал неоценимым пластом в развитии самостоятельной личности, и я бесконечно благодарен им за это!