Я ее прекрасно помню. В ней таилась какая-то нестерпимая любовь к воспитанию: она охраняла нас от каждой пылинки, нянчилась с нами и не спала целых ночей, когда речь шла о нашем образовании. Когда двадцать шесть семилеток, несносных девчонок и мальчишек, впервые собрали под знаменем "1Б", нас встретила уже немолодая дама, с округлыми чертами лица, не лишенного первых признаков старения, но все ещё сохранившее свою природную красоту.
Мне до сих пор представляется, что Таиту Арбиевну, нашего первого учителя, годы обходят стороной, и, когда какой-нибудь ранней осенью я буду спешить на работу, я разгляжу ее среди толпы несносных мальчишек и девчонок на фоне того же обшарпанного крыльца нашей школы, а она так же, как и на старом снимке, свидетеле нашего счастливого детства, будет стоять с букетом красных роз, и сквозь ее строгость будет пробиваться сдержанная улыбка, которая больше всех черт лица скажет о ее нестерпимой любви к детям и преданности профессии.
Потому что я стою и смотрю на неё поодаль, уже перестав спешить на работу, и чувство детской, почти рабской, преданности овладевает мной. Потому что только она может ответить нам, "куда деваются утки в центральном парке, когда пруд замерзает". Куда, интересно, потом из нас деваются эти несносные мальчишки и девчонки, от которых у неё не было никакого противоядия?
Уже в средней школе у меня была удивительная педагогиня: белоснежная кожа, смоляные волосы, тонкие черты, родинка и пикантно подчёркнутая "ш" в слове "булочная". Шарм! В свои лучшие годы она носила фиолетовые остроносые ботфорты и кокетливую шляпку в тон, что, конечно, нисколько не мешало ей доносить до нас поэзию Серебряного века со всей ее проникновенностью. Впрочем, запомнилась она мне вовсе не подачей предмета, а тем, что, несмотря на ироничность и добрый нрав, Никогда Не Улыбалась. Будучи молодой женщиной "без возраста", она смеялась театральным гоготом умирающей примы - с каменным лицом, используя только губы. Как выяснилось потом, это был странный способ уберечься от морщин. Одноклассники называли ее Снежной Королевой, а мне она всегда казалась бабочкой в рамке, приколотой какой-то фантомной иглой. Прекрасной и застывшей... Сейчас, спустя годы, совершенно очевидно, это был вовсе не страх перед смертью - с ее закономерными признаками наступающего увядания, а, скорее, парализующий ужас жизни. (Так знакомый многим, так по-разному проявляющийся у каждого). К моему выпуску из школы Аллу Максимовну поглотили бесформенные свитера крупной вязки, пробилась седина, а по лицу пробежала паутина морщин. Это нисколько не убавило ее обаяния, что характерно. И, казалось бы, должно было избавить от несработавшей каменной маски. Но она так и не научилась улыбаться. И это не выходит у меня из головы.
Но, случается, многие часто забывают имена учителей. Даже любимых. Его звали Евгений Игоревич. Нашего учителя химии. Его имя я не забыл, как и не забыл черты его лица и ту самозабвенную любовь, которую он испытывал к своему предмету. Но не трепетным отношением к науке заслужил он память о себе, а тем безграничным желанием, достигающим почти что безумия, научить нас, несмышлёных и ленивых, всему, что знал сам. До него нам не везло ни с учителями по химии, ни с самим предметом. Он пришёл к нам уже в старших классах и был с нами до финальной строчки последнего школьного вальса. Совсем молодой, круглолицый, розовощёкий... Он был похож на упитанного малыша и больше вызывал своим видом улыбки, нежели серьёзное к себе отношение. И каждый урок нам не состояло труда разочаровывать его, мы с легкостью выводили его из себя. Он был неподражаем и дик в своей злобе: яростно стучал нашим классным журналом по столу, брызгал слюной, крича на нас и кривя при этом челюсть... Он надрывался, говоря о человечности и о том, что нельзя быть такими жестокими и невоспитанными. Он был нелепым и нервным. Но когда он смеялся с нами... Счастливее его не было человека во всей школе. И мы чувствовали его нежную к нам любовь и привязанность, видели его преданность тому, ради чего он жил и трудился. Может, кто-то из моих одноклассников уже забыл его имя. Забыть имя учителя не преступно, если помнишь ту доброту, которой он окутал твою юность, если помнишь те уроки, на которых ты научился состраданию и человечности.
